|
Мы после смерти - верю в это -
Опять становимся нетленной
Частицей мыслящего света,
который льётся во Вселенной.
Из нас любой, пока не умер он,
Себя слагает по частям
Из интеллекта, секса, юмора
И отношения к властям.
На дружеской негромкой сидя тризне,
Я думал, пепел стряхивая в блюдце,
Как часто неудачники по жизни
В столетиях по смерти остаются.
Жил человек в эпохе некой,
твердил с упрямостью своё,
Она убила человека,
И стал он гордостью её.
Звоните поздней ночью мне, друзья,
Не бойтесь помешать и разбудить;
Кошмарно близок час, когда нельзя
И некуда нам будет позвонить.
С двух концов я жгу свою свечу,
Не жалея плоти и огня
Чтоб, когда навеки замолчу,
Близким стало скучно без меня.
Когда по смерти душу примут,
я с Богом торга не веду
в раю намного мягче климат,
но лучше общество в аду.
Лишь перед смертью человек
соображает, кончив путь,
что слишком короток наш век,
чтобы спешить куда-нибудь.
Снегом порошит моя усталость,
жизнь уже не книга, а страница,
в сердце - нарастающая жалость
к тем кто мельтешит и суетится.
Живи, покуда жив. Среди потопа,
которому вот-вот наступит срок,
поверь - наверняка мелькнёт и жопа,
Которую напрасно ты берёг.
Мы все умрём. Надежды нет.
Но смерть потом прольёт публично
на нашу жизнь обратный свет,
И большинство умрёт вторично.
Опять стою, понурив плечи,
не отводя застывших глаз:
как вкус у смерти безупречен
в отборе лучших среди нас!
Чем долее наука отмечает
познания успехи сумасшедшие,
тем более колеблясь отвечает,
куда от нас ушли ушедшие.
Поэзия - нет дела бесполезней
в житейской деловитой круговерти,
но всё, что не исполнено поэзии,
бесследно исчезает после смерти.
Я чужд надменной укоризне,
весьма прекрасна жизнь того,
кто обретает смысл жизни
в напрасных поисках его.
Уйду навсегда в никуда и нигде,
а всё, что копил и вынашивал,
на миг отразится в текучей воде
проточного времени нашего.
О жизни за гробом забота
совсем не терзает меня;
вливаясь в известное что-то,
уже это буду не я.
Когда в глазах темно от книг,
сажусь делить бутыль с друзьями;
блаженна жизнь - летящий миг
между двумя небытиями.
Дымись, покуда не погас,
и пусть волнуются придурки -
когда судьба, докурит нас,
куда швырнёт она окурки.
Надо жить наобум, напролом,
наугад и на ощупь во мгле,
ибо нынче сидим за столом,
а назавтра лежим на столе.
Я жизнь люблю, вертящуюся юрко
в сегодняшнем пространстве и моменте,
моя живая трёпанная шкурка
милее мне цветов на постаменте.
По времени скользя и спотыкаясь,
мы шьёмся сквозь минуты и года,
и нежную застенчивую завязь
доводим до трухлявого плода.
Час нашей смерти неминуем,
а потому не позабудь
себя оставить в чём-нибудь
умом, руками или хуем.
Гори огнём, покуда молод,
подругу грей и пей за двух,
незримо лижет вечный холод
и тленный член, и пленный дух.
Не грусти, что мы сохнем, старик,
мир останется сочным и дерзким;
всюду слышится девичий крик
через миг становящийся женским.
Деньгами, славой и могуществом
пренебрегал сей прах и тлен;
из недвижимого имущества
имел покойник только член.
Чтоб жизнь испепелилась не напрасно,
не мешкай прожигать её до тла;
никто не знает час, когда пространство
разделит наши души и тела.
Теперь я понимаю очень ясно,
и чувствую, и вижу очень зримо:
неважно, что мгновение прекрасно,
а важно, что оно неповторимо.
Год приходит, и год уходит,
раздробляясь на брызги дней,
раньше не было нас в природе,
а потом нас не будет в ней.
Наш путь из ниоткуда в никуда -
такое краткосрочное событие,
что жизни остаётся лишь черта
меж датами прибытия-убытия.
Не тужи, дружок, что прожил
ты свой век не в лучшем виде:
все про всех одно и тоже
говорят на панихиде.
Однажды на улице сердце прихватит,
наполнится звоном и тьмой голова,
и кто-то неловкий в несвежем халате
последние скажет пустые слова.
Люблю эту пьесу: восторги, печали,
случайности, встречи, звонки;
на нас возлагают надежды в начале,
в конце - возлагают венки.
Нашедши доступ к чудесам,
я б их использовал в немногом:
собрал свой пепел в урну сам,
чтоб целиком предстать пред Богом.
Дивный возраст маячит вдали -
когда выцветёт всё, о чём думали,
когда утром нигде не болит
будет значить, что мы уже умерли.
Вчера я бежал запломбировать зуб
и смех меня брал на бегу:
всю жизнь я таскаю мой будущий труп
и рьяно его берегу.
Неволя, нездоровье, нищета -
солисты в заключительном концерте,
где кажется блаженством темнота
неслышно приближающейся смерти.
Года пролились ливнями дождя,
и мне порой заманчиво мгновение,
когда в извечный сумрак уходя,
безвестность мы меняем на забвение.
Вы, я слаб весьма по этой части,
в душе есть уязвимый уголок:
я так люблю хвалу, что был бы счастлив
при случае прочесть мой некролог.
Сопливые беды, гнилые обиды,
заботы пустой суеты -
куда-то уходят под шум панихиды
от мысли, что скоро и ты.
Умру за рубежом или в отчизне,
с диагнозом не справятся врачи;
я умер от злокачественной жизни,
какую с наслаждением влачил.
Неслышно жил. Неслышно умер.
Укрыт холодной глиной скучной.
И во вселенском хамском шуме
растаял нотою беззвучной.
|
В последний путь немногое несут:
тюрьму души, вознесшейся высоко,
желаний и надежд пустой сосуд,
посуду из-под жизненного сока.
Когда я в Лету каплей кану,
и дух мой выпорхнет упруго,
мы с Богом выпьем по стакану
и, может быть, простим друг друга.
Мы шли до края и за край
и в риске и в чаду,
и все, с кем мы знавали рай,
нам встретятся в аду.
Когда однажды ночью я умру,
то близкие, надев печаль на лица,
пуская на всякий случай поутру
мне всё же поднесут опохмелиться
В чёрный час, когда нас кувырком
кинет в кашу из огня и металла,
хорошо бы угадать под хмельком,
чтоб душа навеселе улетала.
Когда земля меня поглотит,
разлука долго не продлится,
и прах моей греховной плоти
в стекло стакана превратится.
Неужели, дойдя до порога,
мы за ним не найдём ничего?
одного лишь прошу я у Бога:
одарить меня верой в него.
Ушиб растает. Кровь подсохнет.
Остудит рану жгучий йод.
Обида схлынет. Боль заглохнет.
А там, глядишь, и жизнь пройдёт.
Время льётся, как вино,
сразу отовсюду,
но однажды видишь дно
и сдаёшь посуду.
Мы не жалеем, что ночами
с друзьями жгли себя дотла,
и смерть мы встретим, как встречали
и видных дам, и шлюх с угла.
А умереть бы я хотел
в тот миг высокий и суровый
когда меж тесно слитых тел
проходит искра жизни новой.
Российская природа не уныла,
но смутною тоской озарена,
и где ни окажись моя могила,
пусть веет этим чувством и она.
Над нами смерть витает, полыхая
разливом крови, льющейся вослед,
но слабнет, утолясь, и тётя Хая
Опять готовит рыбу на обед.
Как любовь изменчива, однако!
в нас она качается, как маятник:
та же Песя травит Исаака,
та же Песя ставит ему памятник.
Евреи слиняли за долей счастливой,
а в русских пространствах глухих
укрылись бурьяном, оделись крапивой
могилы родителей их.
Нет, как я буду умирать,
гадать я не возьмусь;
я обожаю засыпать -
но зная, что проснусь.
Я не считал, играя фартом,
ни что почём, ни что престижно,
и жил с достаточным азартом,
чтоб умереть скоропостижно.
Такой терзал беднягу страх
забытым быть молвой и сплетней,
что на любых похоронах
он был покойника заметней.
Как одинокая перчатка
живу, покуда век идёт,
я в Божьем тексте опечатка,
и скоро Он меня найдёт.
Где скрыта душа, постигаешь невольно,
а с возрастом только ясней,
поскольку душа - это место, где больно
от жизни и мыслей о ней.
Когда и где бы мы ни пили,
тянусь я с тостом каждый раз,
чтобы живыми нас любили,
как на поминках любят нас.
Я курю в полночной тишине,
веет ветер мыслям в унисон;
жизнь моя уже приснилась мне;
вся уже почти; но длится сон.
Я в фольклоре нашёл враньё;
нам пословицы нагло врут,
будто годы берут своё...
То наше они берут!
Всегда бывает смерть отсрочена,
Хотя была уже на старте,
Когда душа сосредоточена
на риске, страсти и азарте
Очень жаль, что догорает сигарета
и её не остановишь ни зато
хорошо, что было то и было это,
и что кончилось как это, так и то.
Идея грустная и кроткая
владеет всем моим умишком:
не в том беда, что жизнь короткая,
а что проходит быстро слишком.
Клевал я вяло знаний зёрна,
зато весь век гулял активно,
и прожил очень плодотворно,
хотя весьма непродуктивно.
Прошёл я жизни школьный курс,
и вот, когда теперь
едва постиг ученья вкус,
пора идти за дверь.
Совсем не зря нас так пугает
с дыханьем жизни расставание:
страх умереть нам помогает
переживать существование.
Кто придумал, что мир так жесток
и безжалостно жизни движение?
о порхали с цветка на цветок,
то вот-вот, и венков возложение.
Мы зря и глупо тратим силы,
кляня земную маету:
по эту стороны могилы
навряд ли хуже, чем по ту.
Когда нас повезут на катафалке,
незримые слезинки оботрут
ромашки, хризантемы и фиалки
и грустно свой продолжат нежный труд.
Когда всё сбылось, утекло,
и мир понятен до предела,
душе легко, светло, тепло;
а тут как раз и вынос тела.
Те, кто на поминках шумно пьёт,
праведней печальников на тризне:
вольная душа, уйдя в полёт,
радуется звукам нашей жизни.
В конце земного срока своего,
готов уже в последнюю дорогу,
я счастлив, что не должен ничего,
нигде и никому. И даже Богу.
В местах не лучших скоро будем
мы остужать земную страсть
не дай, Господь, хорошим людям
совсем навек туда попасть.
Несхожие меня терзали страсти,
кидая и в паденья и в зенит,
разодрана душа моя на части;
но смерть её опять соединит.
К любым мы готовы потерям,
терять же себя так нелепо,
что мы в это слепо не верим
почти до могильного склепа.
В игре творил Господь миры,
а в их числе - земной,
где смерть - условие игры
для входа в мир иной.
О смерти если знать заранее,
.хотя бы знать за пару дней,
то было б наше умирание
разнообразней, но трудней.
Весь век я был занят заботой о плоти,
а дух только что запоздало проснулся,
и я ощущаю себя на излёте -
как пуля, которой Господь промахнулся.
|
