Родилась 22 августа 1892 года в Тарутино.
Умерла 7 декабря 1970 году в Свердловске.
МАМА
Люди, знавшие её в молодости, говорили мне:
- А знаешь, твоя мама была такая весёлая. Она всё время смеялась и мы её звали
"хохотушка".
- Да? - отвечал я, слегка растерянно - что-то не припоминаю.
Но я хорошо помню, как она пела. Долгими сибирскими вечерами, под заунывный
свист вьюги, при светлячке коптилки или без, она напевала наивные и чувствительные
романсы своей молодости.
"...В далёкой страстной Аргентине, где небо южное так сине
Где женщины как на картине, танцуют все - тан-го!
В больших шикарных ресторанах, на мягких, низеньких диванах, в хрустальных узеньких
бокалах - шампанское ли-лось!..."
Или:
"...В последний раз я видел Вас так близко
В пролёты улиц Вас умчал авто
И где-нибудь в притонах Сан-Франциско
Лиловый негр Вам подаёт манто...
Где Вы теперь? Кто Вам целует пальцы?
Куда ушёл Ваш китайчёнок Ли?
Вы помнится любили португальца,
А может быть с малайцем Вы ушли?..."
Я сидел прижавшись к печке, ловя ладонями уходящее тепло. И испарялась, занесённая
снегами деревня и сквозь замороженные слепые окна проступало синее небо Аргентины,
вливался свет и запах бескрайней пампы. Так прянное вино романтики преображало
чёрствый хлеб действительности.
Мамино поколение, поколение Купринской "Ямы" и Бунинских "Тёмных
аллей", "Вишнёвого сада" и Блоковской "Незнакомки"
было воспитано на идеальной романтике любви и сострадания и не было готово итти
"на бой кровавый, святой и правый" и не умело разговаривать "языком
товарища маузера".
И когда наступили новые времена, которые провозгласили "смерть беспощадную
всем плутократам и всем паразитам трудящихся масс", мамино поколение оказалось
на обочине истории.
Ну а я, естественно, был пылкий комсомолец. Почему "естественно"?
Замечено неоднократно, что самые пылкие приходили из рядов социально чуждых.
Как бы пытаясь своей "пылкостью" оправдать "грех" происхождения.
Заслужить доверие. Только бы быть допущенным к столу. И получить свою порцию
капусты.
- Ну как ты не понимаешь? - раздражённо проповедовал школьный комсомольский
лидер своей отсталой матери.
- Не можем же мы, в наше время, воспевать Ахматову и заслушиваться Вертинским!
- Но почему? Почему? Чем плоха для вас Ахматова? Что плохого в стихах:
"А я иду - за мной беда.
Не прямо и не косо
А в никуда и в никогда,
Как поезда с откоса... "
- Вот в этом-то всё и есть! Вот ты всё и открыла! - уверенно печатал лидер.
Что значит - За мной беда? Что значит - Никуда и никогда? Вот это-то и есть
пессимизм и индивидуализм. Стих должен призывать и направлять. Правильно Жданов
говорит! Искоренять надо таких!" торжествовал лидер. И мать молча отходила,
идеологически поверженная.
Детство мамы прошло в деревне Тарутино, заселённой на половину немецкими колонистами.
Видимо от них мама научилась не чураться физического труда, ухаживать за скотиной,
обрабатывать землю и рассчитывать только на себя.
Все эти качества пригодились ей и дали возможность выжить, когда она оказалась
одна с восьмилетним сыном в далёкой Сибири. Одной из первых обратилась она к
председателю с просьбой дать ей землю под огород. Получив свои 10 соток и натянув
непривычные кирзовые сапоги с раннего утра она топала за околицу, где находился
её участок и возвращалась домой затемно.
Было ей уж под пятьдесят. И прошлая жизнь - жизнь холённой и избалованной жены
известного врача не приучила к крестьянскому труду. Но когда пришлось - не дрогнула.
Косила траву, рубила и пилила деревья на дрова, бродила по тайге, собирая грибы
и ягоды, запасала на долгую зиму картошку, капусту, турнепс, репу и прочие овощи.
Билась за жизнь, как и все вокруг, спасая сына и ожидая мужа.
Вспоминается тёплый июльский вечер. Окно палаты приоткрыто и снаружи доносятся
азартные крики студентов, играющих в футбол. В палате только одна койка, на
ней моя мама. Её левая нога красно-синяя и опухшая подтянута на блоках вверх.
У мамы гангрена и врачи собираются ампутировать ногу выше колена. Мама знает
об этом. От гангрены у неё высокая температура и легкий бред.
- А помнишь сын, как мы ходили с тобой по грибы и заблудились в тайге? вдруг
спрашивает она.
- Помню - отвечаю я
- Я тогда подумала: если не выйдем к ночи - ты будешь ночевать на дереве, а
я на земле, под деревом буду тебя охранять.
- А помнишь суп из лебеды летом 42-го? И как ты просил: мама положи хотя бы
ещё одну картошку в суп. А я отказывалась, потому что в неделю мы могли съесть
только 7 картошек. Ведь до нового урожая оставалось только одно ведро картошки.
И прикупить было негде. Да и денег не было.
- А помнишь как ты заболел корью и тебя положили в больницу, а больница не отапливалась
и я ложилась к тебе в постель и согревала тебя.
Я слушаю мамину прерывистую речь, её хрипловатый голос и в воображении встают
картины её жизни.
Вот мама гимназистка. Выпускной бал летом 1912. В огромном актовом зале играет
приглашённый полковой оркестр. Манящая мелодия Штраусовского вальса. На бал
приглашены выпускники мужской гимназии. Вот из их рядов выходит мальчик. Невысокий,
стройный с карими внимательными глазами. Подходит к маме, кланяется и с лёгкой
улыбкой, уверенно спрашивает: "Вы не возражаете если я Вас приглашу на
вальс?".
"Этот вальс, этот вальс, этот вальс..." Мама ощущает крепкую руку
на своей пояснице, сухую твёрдую ладонь, дыхание перехватывается а стройные,
крепкие, молодые ноги уже сами несут её по залу, и дальше и дальше, по жизни,
вдаль.
А вот Одесса 1919. В городе творится чёрт знает что. Стреляют на окраинах, стреляют
с моря, и из степи накатывается конница Махно. Но в знаменитом оперном театре
выступает знаменитый скрипач и не пойти ну никак нельзя. И напрасно тёща умоляет:
"Ну куда вы сумасшедшие?! Куда? Убьют ведь!" И мама с бывшим гимназистом,
который за эти годы стал врачом, прячась в подъездах и перебегая перекрёстки
"идут" в театр.
Десять лет спустя. Маленький уютный городок. Как бы спокойная и как бы сытая
жизнь. Дочери уже девять. И тут налетает беда. У Дэби менингит. Все эти десять
дней паломничество врачей. Каждый со своим безпомощным советом и предлагаемым
лечением. На десятый день дочь уходит в невобразимую даль. Врачи исчезают и
в доме наступает могильный холод. Три года тишины и траура. До появления сына.
Сыну уже девять и мама вздрагивает при каждом его резком движении. И вот наступает
ночь 13 Июня 1941. До начала войны осталось девять дней. Но будет война или
не будет, а тут идёт большая политическая акция - выселение в Сибирь социально-чуждых
слоёв с территории Прибалтики, Западной Украины и Белоруссии, Бессарабии. Не
обошла судьба и ёе семью. Явились и повезли гимназиста в уральский трудовой
лагерь на "исправление", а её со столь дорого доставшимся сыночком
- в ссылку в Нарым. (Как это у Галича? "От Караганды по Нарым - вся земля
как один нарыв").
И вот, сидя у постели бредящей мамы, стал я считать сколько же было в её взрослой
жизни счастливых лет? Когда не надо было бороться за жизнь свою и своих близких,
дрожать перед завтрашним днём и пресмыкаться перед неправдой? И получилось совсем
немного, может пять, а может семь.
"Человек создан для счастья как птица для полёта". Враньё. Пожалуй,
эти строки честнее: "Поколение обречённых, как недавно, как давно...".
А за окном всё доносились и доносились азартные крики футболистов.
